Рассказ был задуман автором в Экибастузском особом лагере зимой 1950/51. Написан в 1959 в Рязани, где А. И. Солженицын был тогда учителем физики и астрономии в школе. В 1961 послан в “Новый мир”. Решение о публикации было принято на Политбюро в октябре 1962 под личным давлением Хрущёва. Напечатан в “Новом мире”, 1962, № 11; затем вышел отдельными книжками в “Советском писателе” и в “Роман-газете”. Но с 1971 года все три издания рассказа изымались из библиотек и уничтожались по тайной инструкции ЦК партии. С 1990 года рассказ снова издаётся на родине. Образ Ивана Денисовича сложился из облика и повадок солдата Шухова, воевавшего в батарее А. И. Солженицына в советско-германскую войну (но никогда не сидевшего), из общего опыта послевоенного потока “пленников” и личного опыта автора в Особом лагере каменщиком. Остальные герои рассказа – все взяты из лагерной жизни, с их подлинными биографиями.
В пределах немногим более ста страниц читатель получает информацию о том, как живет заключенный, что он делает, какие наказания он может получить и почему он может их получить. Теперь, учитывая контекст пьесы, что мы можем сказать об одном дне в жизни Ивана Денисовича? Что вы думаете об этой работе?
Предложения для дальнейшего чтения. Ральф Паркер, «Один день в жизни Ивана Денисовича». Буис, «Волшебный хор» - история русской культуры от Толстого до Солженицына. Денис Козлов, «Я не читал, но скажу». Уильям Таубман, Хрущев - Человек, Его эра. Он предназначен только для частного использования.
И это были отнюдь не абстрактные вопросы, поскольку они имели немедленные политические последствия. Самое непосредственное следствие касалось судьбы тех, кто выполнял приказы Сталина. Это было художественное выражение в поэме Евгения Евтушенко. Следствием этого обвинения было заявление либеральных писателей о том, что, поскольку молодое поколение не было замешано в преступлениях старого поколения, они имели право подвергать сомнению и критиковать.
Те, кто был соучастниками Сталина, были вынуждены защищать Сталина и «Сталина» как средство защиты себя. Когда Хрущев открыл путь для изучения прошлого, советская элита должна была понять, что они сами были частью этого прошлого. Сталинцы и неосталинисты в партийной иерархии сопротивлялись этому и требовали возврата к дисциплине и ортодоксии. Можно также подчеркнуть, что Хрущев никогда не отбрасывал оковы своего сталинского я. Ему пришлось играть либеральных писателей против своих политических оппонентов и наоборот.
АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН
ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА
Эта редакция является истинной и окончательной.
Никакие прижизненные издания её не отменяют.
А. Солженицын Апрель 1968 г.
В пять часов утра, как всегда, пробило подъем - молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.
Звон утих, а за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три желтых фонаря: два - на зоне, один - внутри лагеря.
И барака чтото не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки - выносить.
Шухов никогда не просыпал подъема, всегда вставал по нему - до развода было часа полтора времени своего, не казенного, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить комунибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптеркам, где кому надо услужить, подмести или поднести чтонибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку - тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное - если в миске что осталось, не удержишься, начнешь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина - старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет и своему пополнению, привезенному с фронта, както на голой просеке у костра сказал:
- Здесь, ребята, закон - тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму лагерному - оперуполномоченный, - прим.автора> ходит стучать.
Насчет кума - это, конечно, он загнул. Тето себя сберегают. Только береженье их - на чужой крови.
Всегда Шухов по подъему вставал, а сегодня не встал. Еще с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось - то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Все не хотелось, чтобы утро.
Но утро пришло своим чередом.
Да и где тут угреешься - на окне наледи наметано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку - здоровый барак! - паутинка белая. Иней.
Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвернутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам все понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается, инвалид, легкая работа, а нука, поди вынеси, не пролья! Вот в 75й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот - и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдет, а бригадир - в штабной барак, к нарядчикам.
Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, - Шухов вспомнил: сегодня судьба решается - хотят их 104ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцбытгородок». А Соцбытгородок тот - поле голое, в увалах снежных, и прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать - чтоб не убежать. А потом строить.
Там, верное дело, месяц погреться негде будет - ни конурки. И костра не разведешь - чем топить? Вкалывай на совесть - одно спасение.
Бригадир озабочен, уладить идет. Какуюнибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.
Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денек освободиться? Ну прямо все тело разнимает.
И еще - кто из надзирателей сегодня дежурит?
Дежурит - вспомнил: Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь - прямо страшно, а узнали его - из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.
Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху - сосед Шухова баптист Алешка, а внизу - Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.
Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20й бригады рявкнул:
- Эй, фитили! - и запустил в них валенком. - Помирю!
Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.
В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:
- Василь Федорыч! В продстоле передернули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?
Он тихо это сказал, но уж, конечно, вся та бригада слышала и затаилась: от когото вечером кусочек отрежут.
А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала - или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А то ни то ни сё.
Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:
- Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!
И Шухов решился - идти в санчасть.
И тут же чьято имеющая власть рука сдернула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.
Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.
- Ще - восемьсот пятьдесят четыре! - прочел Татарин с белой латки на спине черного бушлата. - Трое суток кондея с выводом!
И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всем полутемном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто еще не встал.
- За что, гражданин начальник? - придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.
С выводом на работу - это еще полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер - это когда без вывода.
- По подъему не встал? Пошли в комендатуру, - пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.
На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в черные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу - переждать Татарина на дворе.
Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил - не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нем выведен черной, уже поблекшей краской номер Щ854), надел телогрейку (на ней таких номера было два - на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.
Вся 104я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. Приберегут завтрак, догадаются.
Так и вышли вдвоем.
Подобно тому, как десталинизация никогда не была прямой дорогой, не сопровождалась и культурная «оттепель». Мир, в который «Новый мир» ввел Александра Солженицына, был запутанным, а иногда и опасным. В коротком романе мы находим почти минутный тайм-аут длинного дня заключенного лагеря. Мы снабжены подробными описаниями того, что носится и съедено, трюки, используемые против холода, против голода и против казалось бы, бессмысленной жестокости других заключенных и, более явно, охранников. Нам предлагается ознакомиться с лагерем, его организацией, планировкой комплекса и строительной площадки, он описывает для читателя манеру в которые заключенные охраняются как внутри лагеря, так и снаружи.
Рассказ был задуман автором в Экибастузском особом лагере зимой 1950/51. Написан в 1959 в Рязани, где А. И. Солженицын был тогда учителем физики и астрономии в школе. В 1961 послан в “Новый мир”. Решение о публикации было принято на Политбюро в октябре 1962 под личным давлением Хрущёва. Напечатан в “Новом мире”, 1962, № 11; затем вышел отдельными книжками в “Советском писателе” и в “Роман-газете”. Но с 1971 года все три издания рассказа изымались из библиотек и уничтожались по тайной инструкции ЦК партии. С 1990 года рассказ снова издаётся на родине. Образ Ивана Денисовича сложился из облика и повадок солдата Шухова, воевавшего в батарее А. И. Солженицына в советско-германскую войну (но никогда не сидевшего), из общего опыта послевоенного потока “пленников” и личного опыта автора в Особом лагере каменщиком. Остальные герои рассказа – все взяты из лагерной жизни, с их подлинными биографиями.
В пределах немногим более ста страниц читатель получает информацию о том, как живет заключенный, что он делает, какие наказания он может получить и почему он может их получить. Теперь, учитывая контекст пьесы, что мы можем сказать об одном дне в жизни Ивана Денисовича? Что вы думаете об этой работе?
Предложения для дальнейшего чтения. Ральф Паркер, «Один день в жизни Ивана Денисовича». Буис, «Волшебный хор» - история русской культуры от Толстого до Солженицына. Денис Козлов, «Я не читал, но скажу». Уильям Таубман, Хрущев - Человек, Его эра. Он предназначен только для частного использования.
И это были отнюдь не абстрактные вопросы, поскольку они имели немедленные политические последствия. Самое непосредственное следствие касалось судьбы тех, кто выполнял приказы Сталина. Это было художественное выражение в поэме Евгения Евтушенко. Следствием этого обвинения было заявление либеральных писателей о том, что, поскольку молодое поколение не было замешано в преступлениях старого поколения, они имели право подвергать сомнению и критиковать.
Те, кто был соучастниками Сталина, были вынуждены защищать Сталина и «Сталина» как средство защиты себя. Когда Хрущев открыл путь для изучения прошлого, советская элита должна была понять, что они сами были частью этого прошлого. Сталинцы и неосталинисты в партийной иерархии сопротивлялись этому и требовали возврата к дисциплине и ортодоксии. Можно также подчеркнуть, что Хрущев никогда не отбрасывал оковы своего сталинского я. Ему пришлось играть либеральных писателей против своих политических оппонентов и наоборот.
