В своей повести "Рассказ о семи повешенных" писал, что не смерть страшна, а знание ее. И этой работой писатель выразил свой громкий протест против смертной казни.
Семь судеб... Одна смерть
Сегодня мы рассмотрим краткое содержание "Рассказа о семи повешенных". Это невероятно пронзительное, трогательное и тонкое произведение. Оно наполнено отчаянием и жаждой жизни, которые охватывают каждого приговоренного к смерти. Герои вызывают острое сочувствие у читателя. Вероятно, именно этого и хотел Леонид Андреев. "Рассказ о семи повешенных", краткое содержание которого мы обсуждаем, не оставит равнодушным никого.
В час дня...
Итак, начинаем описывать "Рассказ о семи повешенных". Краткое содержание по главам даст вам полное представление об этой книге.
Его должны были взорвать в час дня. Однако заговорщиков схватили вовремя. Полиция предотвратила покушение. Самого министра спешно отправили в чей-то чужой гостеприимный дом, перед этим сообщив ему, что покушение должно было состояться в час дня.
Министр знает - опасность смерти миновала. Но ему не будет покоя, пока не пройдет этот страшный, отмеченный черной меткой, час дня. Тучный человек, переживший так много за свою долгую жизнь, размышляет о превратностях судьбы. Не знай он о готовящемся покушении, его бы не окутывал липкой паутиной страх за свою жизнь. Он бы спокойно пил кофе и одевался. А они сказали: "В час дня,
А ведь никто не знает, когда ему предначертано умереть. Это знание очень мучительно. Неведение, уверен министр, гораздо приятнее. Сейчас они спасли его от смерти, но ведь никто не знает, сколько ему отмерено. Внезапный приступ может в любой момент прервать его жизнь. Вот и смерть притаилась в углу незнакомой ему квартиры, словно выжидая. Министр чувствует, что ему становится трудно дышать...
Приговорены к смерти
Продолжаем описывать краткое содержание "Рассказа о семи повешенных". Глава описывает пятерых заговорщиков, которые покушались на министра.
Трех мужчин и одну женщину арестовали у самого подъезда. Еще одну обнаружили на конспиративной квартире, владелицей которой она являлась. Все они были молоды. Самому старшему из команды едва исполнилось 28.
Этим 28-летним юношей оказался Сергей Головин, сын полковника, бывший офицер. Ожидание смерти и внутренние переживания практически не отражаются на его молодом, дышащем здоровьем лице. Оно кажется все таким же счастливым и одухотворенным, как и прежде.
Муся, 19-летняя девушка, очень тиха и бледна. В ее облике прелесть молодости борется с удивительной для ее возраста строгостью. Тень страха перед неминуемой смертью сжимает ее тело в тугую струну, заставляет сидеть прямо и неподвижно.
Рядом с Мусей сидит невысокий человек, который, как считали судьи, является главным зачинщиком покушения. Зовут его Вернер. Этот невысокий человек очень красив. В нем чувствуется сила и достоинство. Даже судьи обращаются к нему с некоторым почтением. Лицо его замкнуто и не выражает эмоций. Боится ли он смерти? Ничего нельзя прочесть в серьезном выражении его лица.
Василий Каширин, напротив, до краев наполнен ужасом. Все его силы уходят на борьбу с ним. Он старается не выказывать страха, но голоса судей слышатся ему словно издалека. Он отвечает спокойно и твердо, но тут же забывает и чей-то вопрос, и свой ответ.
Пятая террористка, Таня Ковальчук, мучается от боли за каждого заговорщика. Она совсем молода, у нее нет детей. Но Таня смотрит на каждого с материнской заботой и любовью. За свою жизнь она не боится. Ей безразлично, что с нею будет.
Приговор вынесен. Мучительное ожидание его закончено.
"Меня не надо вешать"
А за несколько недель до поимки террористов к казни через повешение приговорили еще одного человека, крестьянина.
Иван Янсон - эстонец. Работал он в течение двух лет у русских хозяев батраком. Молчаливый и угрюмый мужчина часто напивался и приходил в ярость, избивая лошадь кнутом.
Однажды разум его точно помутился. Он сам и не ожидал от себя подобного поступка. Запер кухарку на кухне, а сам проник в комнату хозяина и несколько раз ударил его ножом в спину. Кинулся к хозяйке, чтобы изнасиловать. Но женщина оказалась сильнее и сама едва не задушила его. Янсон сбежал в поле. Спустя час его поймали. Он сидел на корточках возле сарая, пытаясь поджечь его отсыревшими спичками.
Хозяин умер от заражения крови через 2 дня. Янсон же был приговорен к смерти за убийство и попытку изнасилования.
Судьи выносят Ивану приговор быстро. Однако мужчина, казалось, не понимает, что происходит вокруг. Взгляд его сонный, стеклянный. Лишь во время оглашения приговора он оживает. Шарф на шее душит, он судорожно развязывает его.
Меня не надо вешать, - говорит он уверенно.
Но судьи уже отправляют его в камеру.
Янсон постоянно справляется у стражников, когда его повесят. Стражники удивляются - этот нелепый, ничтожный человек кажется таким счастливым, словно не его приговорили к повешению. Янсону же казнь кажется чем-то далеким, нереальным, о чем не стоит беспокоиться. Ежедневно он раздражает стражников своим вопросом. И, наконец, получает ответ на него - через неделю. Теперь Янсон, вновь ставший сонным и медлительным, действительно поверил в близкую кончину. Лишь повторял: "Меня не надо вешать". Однако спустя неделю его, как и остальные заключенных, поведут на казнь.
Смерть разбойника
Михаил Голубец по прозвищу Мишка Цыганок совершил за свою недолгую жизнь много преступлений. Теперь, когда его приговорили к смерти после убийства трех человек, Мишка сохраняет присущие ему дерзость и лукавство. 17 дней, которые он проводит в тюрьме перед казнью, пролетают быстро и незаметно. Он торопится жить, понимая, что осталось недолго. Мозг его работает быстро, тело требует движения.
Спустя несколько дней Мишку посещает надзиратель, предлагая ему работу палача. Но Цыганок не торопится отвечать утвердительно, хотя картина, которую ему рисует фантазия, очень нравится разбойнику. Вскоре находят нового палача. Шанс спастись упущен бесповоротно.
Мишка впадает в отчаяние. Во тьме камеры он падает ниц, воет, словно дикий зверь, молит о пощаде. Стражнику у его дверей становится дурно от ужаса. Затем разбойник вскочил и начал материться.
Однако в день казни Мишка снова становится собой. С привычной насмешкой, выходя на улицу из камеры, он кричит:
Карету графа Бенгальского!
Последняя встреча
Приговоренным позволено последнее прощание с родными. У Тани, Муси и Вернера никого нет. А Сергей и Василий должны увидеться с родителями - последняя и самая мучительная встреча.
Отец Сергея, Николай Сергеевич, уговаривает супругу вести себя достойно: "Поцелуй - и молчи!" Он понимает, сколько боли причинит сыну их визит. Однако во время встречи сила воли дает трещину. Отец и сын плачут и обнимаются. Николай Сергеевич гордится сыном и благословляет его на смерть.
Встреча Василия с матерью проходит еще тяжелее. Отец, зажиточный торговец, всю жизнь имевший с сыном разногласия, не пришел. Старенькая мать с трудом держится на ногах. Она винит Василия в сговоре с террористами, но вместе с тем не хочет омрачать последнюю встречу упреками. Они, как и прежде, не находят общего языка. Василий чувствует, что давняя обида на родителеЙ не отпускает его, пусть и кажется слишком мелочной перед лицом смерти.
Старушка наконец ушла. Долго она брела по городу, не видя дороги. Горе захлестнуло ее с головой. Едва только что осознав, что Василия будут вешать, она хочет вернуться, но падает на землю. У нее уже нет сил встать.
"Смерть - не конец"
Последняя глава повести "Рассказ о семи повешенных". Читая краткое содержание этой главы, читатель ближе знакомиться с самой молодой и самоотверженной героиней - Мусей.
А заключенные ждут своей страшной участи. Таня, всю жизнь тревожащаяся о других, не думает о себе и теперь. Она волнуется за Мусю, которая, похожая на мальчика в большом тюремном платье, страдает от мучительного ожидания. Мусе кажется, что ей не дали совершить жертвенный поступок, не позволили умереть смертью мученицы. Не позволили возвести саму себя в ранг святых. Но если человек ценен не только тем, что он делает, а и тем, что хотел сделать... Неужели она достойна сочувствия и уважения других людей? Тех, которые будут оплакивать ее смерть. Смерть, которую она должна принять в наказание за смелый и самоотверженный поступок? С блаженной улыбкой на устах Муся засыпает...
Заключение
Итак, сегодня мы рассмотрели "Рассказ о семи повешенных". Краткое содержание и анализ этого произведения, увы, не могут вместить чувства и эмоции героев, которые передал читателям Андреев. Это тонкая психологическая история, которая учит ценить и любить жизнь.
«Рассказ о семи повешенных» Андреева Л.Н.
В «Рассказе о семи повешенных» Л.Н. Андреев исследует психологическое состояние героев, приговоренных к казни. Каждый персонаж произведения переживает близость смертного часа по-своему. Сперва Л.Н. Андреев рассказывает о муках тучного министра, спасающегося от покушения террористов, о котором ему доложили. Сначала, пока вокруг него были люди, он испытывает чувство приятной возбужденности. Оставшись в одиночестве, министр погружается в атмосферу животного страха. Он вспоминает недавние случаи покушений на высокопоставленных лиц и буквально отождествляет свое тело с теми клочками человеческого мяса, которые когда-то видел на местах преступлений.
Л.Н. Андреев не жалеет художественных деталей для изображения натуралистических подробностей: «...От этих воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва». Анализируя собственное психологическое состояние, министр понимает, что спокойно пил бы свой кофе. В произведении возникает мысль о том, что страшна не сама смерть, а ее знание, особенно если обозначен день и час твоего конца. Министр понимает, что не будет ему покоя, пока он не переживет этот час, на который назначено предполагаемое покушение. Напряжение всего организма достигает такой силы, что он думает, что не выдержит аорта и что он физически может не справиться с нарастающим волнением.
Далее в рассказе Л.Н. Андреев исследует судьбу семерых заключенных, приговоренных к казни через повешение. Пятеро из них являются как раз теми самыми террористами, которых поймали при неудачном покушении. Писатель дает их развернутые портреты, в которых уже во время сцены суда видны признаки приближения к гибели: на лбу арестантов выступает пот, пальцы дрожат, возникает желание кричать, ломать пальцы.
Для заключенных особой пыткой также становится не столько сама казнь, в ходе которой они держатся мужественно и достойно, поддерживают друг друга, а длительное ожидание.
Л.Н. Андреев последовательно представляет читателю целую гаперею образов террористов. Это Таня Ковальчук, Муся, Вернер, Сергей Головин и Василий Каширин. Самым тяжелым испытанием перед смертью для героев оказывается свидание с родителями. «Самая казнь во всей ее чудовищной необычности, в поражающем мозг безумии ее, представлялась воображению легче и казалась не такою страшною, как эти несколько минут, коротких и непонятных, стоящих как бы вне времени, как бы вне самой жизни», — так передает чувства Сергея Головина перед казнью Л.Н. Андреев. Возбужденное состояние героя перед свиданием писатель передает через жест: Сергей бешено" шагает по камере", щиплет бородку, морщится. Однако родители стараются вести себя мужественно и поддержать Сергея. Отец находится в состоянии вымученной отчаянной твердости. Даже мать только поцеловала и молча села, не заплакала, а странно улыбалась. Лишь в конце свидания, когда родители ревностно целуют Сергея, в их глазах появляются слезы. Однако в последнюю минуту отец вновь поддерживает сына и благословляет его на смерть. В этой выразительной в художественном отношении сцене писатель прославляет силу родительской любви, самого бескорыстного и самоотверженного чувства на свете.
К Василию Каширину на свидание приходит только мать. Будто бы вскользь мы узнаем, что отец его — богатый торговец. Родители не понимают поступка сына и осуждают его. Однако мать все-таки пришла проститься. Во время свидания она словно не понимает сложившейся ситуации, спрашивает, почему сыну холодно, упрекает его в последние минуты свидания.
Символично, что они плачут в разных углах комнаты, даже перед лицом смерти говоря о чем-то пустом и ненужном. Лишь после того, как мать выходит из здания тюрьмы, она отчетливо понимает, что сына завтра будут вешать. Л.Н. Андреев подчеркивает, что муки матери, быть может, во сто крат сильнее переживаний самого обреченного на казнь. Старуха падает, ползает по ледяному насту, и ей мерещится, что она пирует на свадьбе, а ей все льют и льют вино. В этой сцене, где горе граничит с безумным видением, передается вся сила отчаяния героини, которая так никогда и не побывает на свадьбе сына, не увидит его счастливым.
Таня Ковальчук переживает прежде всего за своих товарищей. Муся счастлива умереть как героиня и мученица: «Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно вступает в ряды тех светлых, что извека через костер, пытки и казни идут к высокому небу». Купаясь в своих романтических мечтах, она уже мысленно шагнула в бессмертие. Муся готова была на безумство ради торжества моральной победы, ради эйфории от безумства своего «подвига». «Мне бы даже так хотелось: выйти одной перед целым полком солдат и начать стрелять в них из браунинга. Пусть я одна, а их тысячи, и я никого не убью. Это-то и важно, что их тысячи. Когда тысячи убивают одного, то, значит, победил этот один», — рассуждает девушка.
Сергею Головину жалко своей молодой жизни. Особенно остро подступал к нему страх после физических упражнений. В то время как на воле он ощущал в эти минуты особый подъем жизнерадостности. В последние часы герой чувствует, что его как будто оголили: «Смерти еще нет, но нет уже и жизни, а есть что-то новое, поразительно непонятное, и не то совсем лишенное смысла, не то имеющее смысл, но такой глубокий, таинственный и нечеловеческий, что открыть его невозможно». Всякая мысль и всякое движение перед лицом смерти кажется герою безумием. Время для него словно останавливается, и в этот момент ему сразу становятся видны и жизнь, и смерть одновременно. Однако Сергей усилием воли все-таки заставляет себя сделать гимнастику.
Василий Каширин мечется по камере, страдая, как от зубной боли. Примечательно, что он лучше других держался, когда шла подготовка к террористическому акту, так как его вдохновляло чувство утверждения «своей дерзкой и бесстрашной воли».
В тюрьме же его подавляет собственное бессилие. Таким образом, Л.Н. Андреев показывает, как ситуация, с которой герой подходит к смерти, влияет на само восприятие человеком этого события.
Наиболее интеллектуальный член террористической группы — Вернер, знающий несколько языков, обладающий прекрасной памятью и твердой волей. Он решил отнестись к смерти философски, так как не знал, что такое страх. На суде Вернер думает не о смерти и даже не о жизни, а разыгрывает трудную шахматную партию. При этом его совершенно не останавливает то, что партию он может и не закончить. Однако перед казнью он все-таки оплакивает своих товарищей.
Вместе с террористами к казни приговорили еще двух убийц: Ивана Янсона, работника, отправившего на тот свет своего хозяина, и разбойника Мишку Цыганка. Янсон перед смертью замыкается в себе и все время твердит одну и ту же фразу: «Меня не надо вешать». Цыганку предлагают самому стать палачом и этим купить себе жизнь, но он медлит. Детализировано изображает Л.Н. Андреев муки героя, который то представляет себя палачом, то ужасается этим мыслям: «...Становилось темно и душно, и куском нетающего льда делалось сердце, посылая мелкую сухую дрожь». Однажды в минуту крайней душевной слабости Цыганок воет дрожащим волчьим воем. И этот звериный вой поражает ужасом и скорбью, царящими в душе Цыганка. Если Янсон постоянно находится в одном и том же отрешенном состоянии, то Цыганка наоборот преследуют контрасты: он то умоляет о пощаде, то ругается, то бодрится, то им обуревает дикая лукавость. «Его человеческий мозг, поставленный на чудовищно острую грань между жизнью и смертью, распадался на части, как комок сухой и выветрившейся глины», — пишет Л.Н. Андреев, подчеркнув тем самым мысль о том, что личность приговоренного к смерти человека начинает распадаться еще при жизни. Символична в рассказе повторяющаяся деталь: «Янсон постоянно поправляет на шее грязно-красный шарф. Таня Ковальчук предлагает мерзнущему Василию Каширину повязать на шею теплый платок, а Мусе натирает шею шерстяной воротник».
Основная идея рассказа состоит в том, что каждый из нас должен задуматься перед лицом смерти о главном, о том, что даже последние минуты человеческого бытия имеют особый смысл, быть может, самый важный в жизни, раскрывающий суть нашей личности. «Рассказ о семи повешенных» написан в русле настроений эпохи начала XX века, когда тема судьбы, рока, противостояния жизни и смерти выходит на главное место в литературе. Рубежность, катастрофичность, утрата социальных опор — все эти особенности обусловили актуальность проблематики рассказа.
Так как министр был человек очень тучный, склонный к апоплексии, то со всякими предосторожностями, избегая вызвать опасного волнения, его предупредили, что на него готовится очень серьезное покушение. Видя, что министр встретил известие спокойно и даже с улыбкой, сообщили и подробности: покушение должно состояться на следующий день, утром, когда он выедет с докладом; несколько человек террористов, уже выданных провокатором и теперь находящихся под неусыпным наблюдением сыщиков, должны с бомбами и револьверами собраться в час дня у подъезда и ждать его выхода. Здесь их и схватят.
– Постойте, – удивился министр, – откуда же они знают, что я поеду в час дня с докладом, когда я сам узнал об этом только третьего дня?
Начальник охраны неопределенно развел руками:
– Именно в час дня, ваше превосходительство.
Не то удивляясь, не то одобряя действия полиции, которая устроила все так хорошо, министр покачал головою и хмуро улыбнулся толстыми темными губами; и с тою же улыбкой, покорно, не желая и в дальнейшем мешать полиции, быстро собрался и уехал ночевать в чей-то чужой гостеприимный дворец. Также увезены были из опасного дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, его жена и двое детей.
Пока горели огни в чужом дворце и приветливые знакомые лица кланялись, улыбались и негодовали, сановник испытывал чувство приятной возбужденности – как будто ему уже дали или сейчас дадут большую и неожиданную награду. Но люди разъехались, огни погасли, и сквозь зеркальные стекла на потолок и стены лег кружевной и призрачный свет электрических фонарей; посторонний дому, с его картинами, статуями и тишиной, входившей с улицы, сам тихий и неопределенный, он будил тревожную мысль о тщете запоров, охраны и стен. И тогда ночью, в тишине и одиночестве чужой спальни, сановнику стало невыносимо страшно.
У него было что-то с почками, и при каждом сильном волнении наливались водою и опухали его лицо, ноги и руки, и от этого он становился как будто еще крупнее, еще толще и массивнее. И теперь, горою вздутого мяса возвышаясь над придавленными пружинами кровати, он с тоскою больного человека чувствовал свое опухшее, словно чужое лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, какую готовили ему люди. Он вспомнил, один за другим, все недавние ужасные случаи, когда в людей его сановного и даже еще более высокого положения бросали бомбы, и бомбы рвали на клочки тело, разбрызгивали мозг по грязным кирпичным стенам, вышибали зубы из гнезд. И от этих воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва; и чудилось, будто руки в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется на частицы, ноги немеют и лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника. Он усиленно шевелился, дышал громко, кашлял, чтобы ничем не походить на покойника, окружал себя живым шумом звенящих пружин, шелестящего одеяла; и чтобы показать, что он совершенно жив, ни капельки не умер и далек от смерти, как всякий другой человек, – громко и отрывисто басил в тишине и одиночестве спальни:
– Молодцы! Молодцы! Молодцы!
Это он хвалил сыщиков, полицию и солдат, всех тех, кто охраняет его жизнь и так своевременно, так ловко предупредили убийство. Но шевелясь, но хваля, но усмехаясь насильственной кривой улыбкой, чтобы выразить свою насмешку над глупыми террористами-неудачниками, он все еще не верил в свое спасение, в то, что жизнь вдруг, сразу, не уйдет от него. Смерть, которую замыслили для него люди и которая была только в их мыслях, в их намерениях, как будто уже стояла тут, и будет стоять, и не уйдет, пока тех не схватят, не отнимут у них бомб и не посадят их в крепкую тюрьму. Вон в том углу она стоит и не уходит – не может уйти, как послушный солдат, чьей-то волею и приказом поставленный на караул.
– В час дня, ваше превосходительство! – звучала сказанная фраза, переливалась на все голоса: то весело-насмешливая, то сердитая, то упрямая и тупая. Словно поставили в спальню сотню заведенных граммофонов, и все они, один за другим, с идиотской старательностью машины выкрикивали приказанные им слова:
– В час дня, ваше превосходительство.
И этот «завтрашний час дня», который еще так недавно ничем не отличался от других, был только спокойным движением стрелки по циферблату золотых часов, вдруг приобрел зловещую убедительность, выскочил из циферблата, стал жить отдельно, вытянулся, как огромный черный столб, всю жизнь разрезающий надвое. Как будто ни до него, ни после него не существовало никаких других часов, а он только один, наглый и самомнительный, имел право на какое-то особенное существование.
– Ну? Чего тебе надо? – сквозь зубы, сердито спросил министр.
Орали граммофоны:
– В час дня, ваше превосходительство! – И черный столб ухмылялся и кланялся.
Скрипнув зубами, министр приподнялся на постели и сел, опершись лицом на ладони, – положительно он не мог заснуть в эту отвратительную ночь.
И с ужасающей яркостью, зажимая лицо пухлыми надушенными ладонями, он представил себе, как завтра утром он вставал бы, ничего не зная, потом пил бы кофе, ничего не зная, потом одевался бы в прихожей. И ни он, ни швейцар, подававший шубу, ни лакей, приносивший кофе, не знали бы, что совершенно бессмысленно пить кофе, надевать шубу, когда через несколько мгновений все это: и шуба, и его тело, и кофе, которое в нем, будет уничтожено взрывом, взято смертью. Вот швейцар открывает стеклянную дверь… И это он, милый, добрый, ласковый швейцар, у которого голубые солдатские глаза и ордена во всю грудь, сам, своими руками открывает страшную дверь, – открывает, потому что не знает ничего. Все улыбаются, потому что ничего не знают.
– Ого! – вдруг громко сказал он и медленно отвел от лица ладони.
И, глядя в темноту, далеко перед собою, остановившимся, напряженным взглядом, так же медленно протянул руку, нащупал рожок и зажег свет. Потом встал и, не надевая туфель, босыми ногами по ковру обошел чужую незнакомую спальню, нашел еще рожок от стенной лампы и зажег. Стало светло и приятно, и только взбудораженная постель со свалившимся на пол одеялом говорила о каком-то не совсем еще прошедшем ужасе.
В ночном белье, с взлохматившейся от беспокойных движений бородою, с сердитыми глазами, сановник был похож на всякого другого сердитого старика, у которого бессонница и тяжелая одышка. Точно оголила его смерть, которую готовили для него люди, оторвала от пышности и внушительного великолепия, которые его окружали, – и трудно было поверить, что это у него так много власти, что это его тело, такое обыкновенное, простое человеческое тело, должно было погибнуть страшно, в огне и грохоте чудовищного взрыва. Не одеваясь и не чувствуя холода, он сел в первое попавшееся кресло, подпер рукою взлохмаченную бороду и сосредоточенно, в глубокой и спокойной задумчивости, уставился глазами в лепной незнакомый потолок.
Так вот в чем дело! Так вот почему он так струсил и так взволновался! Так вот почему она стоит в углу и не уходит и не может уйти!
– Дураки! – сказал он презрительно и веско.
– Дураки! – повторил он громче и слегка повернул голову к двери, чтобы слышали те, к кому это относится. А относилось это к тем, кого недавно он называл молодцами и кто в излишке усердия подробно рассказал ему о готовящемся покушении.
«Ну, конечно, – думал он глубоко, внезапно окрепшею и плавною мыслью, – ведь это теперь, когда мне рассказали, я знаю и мне страшно, а ведь тогда бы я ничего не знал и спокойно пил бы кофе. Ну, а потом, конечно, эта смерть, – но разве я так боюсь смерти? Вот у меня болят почки, и умру же я когда-нибудь, а мне не страшно, потому что ничего не знаю. А эти дураки сказали: в час дня, ваше превосходительство. И думали, дураки, что я буду радоваться, а вместо того она стала в углу и не уходит. Не уходит, потому что это моя мысль. И не смерть страшна, а знание ее; и было бы совсем невозможно жить, если бы человек мог вполне точно и определенно знать день и час, когда умрет. А эти дураки предупреждают: “В час дня, ваше превосходительство!”»
Стало так легко и приятно, словно кто-то сказал ему, что он совсем бессмертен и не умрет никогда. И, снова чувствуя себя сильным и умным среди этого стада дураков, что так бессмысленно и нагло врываются в тайну грядущего, он задумался о блаженстве неведения тяжелыми мыслями старого, больного, много испытавшего человека. Ничему живому, ни человеку, ни зверю, не дано знать дня и часа своей смерти. Вот он был болен недавно, и врачи сказали ему, что умрет, что нужно сделать последние распоряжения, – а он не поверил им и действительно остался жив. А в молодости было так: запутался он в жизни и решил покончить с собой; и револьвер приготовил, и письма написал, и даже назначил час дня самоубийства, – а перед самым концом вдруг передумал. И всегда, в самое последнее мгновение может что-нибудь измениться, может явиться неожиданная случайность, и оттого никто не может про себя сказать, когда он умрет.
«В час дня, ваше превосходительство», – сказали ему эти любезные ослы, и, хотя сказали только потому, что смерть предотвращена, одно уже знание ее возможного часа наполнило его ужасом. Вполне допустимо, что когда-нибудь его и убьют, но завтра этого не будет – завтра этого не будет, – и он может спать спокойно, как бессмертный. Дураки, они не знали, какой великий закон они свернули с места, какую дыру открыли, когда сказали с этой своею идиотской любезностью: «В час дня, ваше превосходительство».
– Нет, не в час дня, ваше превосходительство, а неизвестно когда. Неизвестно когда. Что?
– Ничего, – ответила тишина. – Ничего.
– Нет, ты говоришь что-то.
– Ничего, пустяки. Я говорю: завтра, в час дня.
И с внезапной острой тоскою в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот проклятый, черный, выхваченный из циферблата час. Только тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался по телу, внедрялся в кости, тянул бледную голову из каждой поры тела.
Уже не завтрашних убийц боялся он, – они исчезли, забылись, смешались с толпою враждебных лиц и явлений, окружающих его человеческую жизнь, – а чего-то внезапного и неизбежного: апоплексического удара, разрыва сердца, какой-то тоненькой глупой аорты, которая вдруг не выдержит напора крови и лопнет, как туго натянутая перчатка на пухлых пальцах.
И страшною казалась короткая, толстая шея, и невыносимо было смотреть на заплывшие короткие пальцы, чувствовать, как они коротки, как они полны смертельною влагой. И если раньше, в темноте, он должен был шевелиться, чтобы не походить на мертвеца, то теперь, в этом ярком, холодно-враждебном, страшном свете, казалось ужасным, невозможным пошевелиться, чтобы достать папиросу – позвонить кого-нибудь. Нервы напрягались. И каждый нерв казался похожим на вздыбившуюся выгнутую проволоку, на вершине которой маленькая головка с безумно вытаращенными от ужаса глазами, судорожно разинутым, задохнувшимся, безмолвным ртом. Нечем дышать.
И вдруг в темноте, среди пыли и паутины, где-то под потолком ожил электрический звонок. Маленький металлический язычок судорожно, в ужасе, бился о край звенящей чашки, замолкал – и снова трепетал в непрерывном ужасе и звоне. Это звонил из своей комнаты его превосходительство.
Забегали люди. Там и здесь, в люстрах и по стене, вспыхнули отдельные лампочки, – их мало было для света, но достаточно для того, чтобы появились тени. Всюду появились они: встали в углах, протянулись по потолку; трепетно цепляясь за каждое возвышение, прилегли к стенам; и трудно было понять, где находились раньше все эти бесчисленные уродливые, молчаливые тени, безгласные души безгласных вещей.
2. К смертной казни через повешение
Вышло так, как загадала полиция. Четверых террористов, трех мужчин и одну женщину, вооруженных бомбами, адскими машинами и револьверами, схватили у самого подъезда, пятую – нашли и арестовали на конспиративной квартире, хозяйкою которой она состояла. Захватили при этом много динамиту, полуснаряженных бомб и оружия. Все арестованные были очень молоды: старшему из мужчин было двадцать восемь лет, младшей из женщин всего девятнадцать. Судили их в той же крепости, куда заключили после ареста, судили быстро и глухо, как делалось в то беспощадное время.
На суде все пятеро были спокойны, но очень серьезны и очень задумчивы: так велико было их презрение к судьям, что никому не хотелось лишней улыбкой или притворным выражением веселья подчеркнуть свою смелость. Ровно настолько были они спокойны, сколько нужно для того, чтобы оградить свою душу и великий предсмертный мрак ее от чужого, злого и враждебного взгляда. Иногда отказывались отвечать на вопросы, иногда отвечали – коротко, просто и точно, словно не судьям, а статистикам отвечали они для заполнения каких-то особенных таблиц. Трое, одна женщина и двое мужчин, назвали свои настоящие имена, двое отказались назвать их и так и остались для судей неизвестными. И ко всему, происходившему на суде, обнаруживали они то смягченное, сквозь дымку, любопытство, которое свойственно людям или очень тяжело больным, или же захваченным одною огромною, всепоглощающей мыслью. Быстро взглядывали, ловили на лету какое-нибудь слово, более интересное, чем другие, – и снова продолжали думать, с того же места, на каком остановилась мысли.
Первым от судей помещался один из назвавших себя – Сергей Головин, сын отставного полковника, сам бывший офицер. Это был совсем еще молодой, белокурый, широкоплечий юноша, такой здоровый, что ни тюрьма, ни ожидание неминуемой смерти не могли стереть краски с его щек и выражения молодой, счастливой наивности с его голубых глаз. Все время он энергично пощипывал лохматую светлую бородку, к которой еще не привык, и неотступно, щурясь и мигая, глядел в окно.
Это происходило в конце зимы, когда среди снежных бурь и тусклых морозных дней недалекая весна посылала, как предтечу, ясный, теплый солнечный день или даже один только час, но такой весенний, такой жадно молодой и сверкающий, что воробьи на улице сходили с ума от радости и точно пьянели люди. И теперь, в верхнее запыленное, с прошлого лета не протиравшееся окно было видно очень странное и красивое небо: на первый взгляд оно казалось молочно-серым, дымчатым, а когда смотреть дольше – в нем начинала проступать синева, оно начинало голубеть все глубже, все ярче, все беспредельнее. И то, что оно не открывалось все сразу, а целомудренно таилось в дымке прозрачных облаков, делало его милым, как девушку, которую любишь; и Сергей Головин глядел в небо, пощипывал бородку, щурил то один, то другой глаз с длинными пушистыми ресницами и что-то усиленно соображал. Один раз он даже быстро зашевелил пальцами и наивно сморщился от какой-то радости, – но взглянул кругом и погас, как искра, на которую наступили ногою. И почти мгновенно сквозь краску щек, почти без перехода в бледность, проступила землистая, мертвенная синева; и пушистый волос, с болью выдираясь из гнезда, сжался, как в тисках, в побелевших на кончике пальцах. Но радость жизни и весны была сильнее – и через несколько минут прежнее, молодое, наивное лицо тянулось к весеннему небу.
Туда же, в небо, смотрела молодая бледная девушка, неизвестная, по прозвищу Муся. Она была моложе Головина, но казалась старше в своей строгости, в черноте своих прямых и гордых глаз. Только очень тонкая, нежная шея да такие же тонкие девичьи руки говорили о ее возрасте, да еще то неуловимое, что есть сама молодость и что звучало так ясно в ее голосе, чистом, гармоничном, настроенном безупречно, как дорогой инструмент, в каждом простом слове, восклицании, открывающем его музыкальное содержание. Была она очень бледна, но не мертвенной бледностью, а той особенной горячей белизной, когда внутри человека как бы зажжен огромный, сильный огонь, и тело прозрачно светится, как тонкий севрский фарфор. Сидела она почти не шевелясь и только изредка незаметным движением пальцев ощупывала углубленную полоску на среднем пальце правой руки, след какого-то недавно снятого кольца. И на небо она смотрела без ласки и радостных воспоминаний, только потому, что во всей грязной казенной зале этот голубой кусочек неба был самым красивым, чистым и правдивым – ничего не выпытывал у ее глаз.
Сергея Головина судьи жалели, ее же ненавидели.
Также не шевелясь, в несколько чопорной позе, сложив руки между колен, сидел сосед ее, неизвестный, по прозвищу Вернер. Если лицо можно замкнуть, как глухую дверь, то свое лицо неизвестный замкнул, как дверь железную, и замок на ней повесил железный. Смотрел он неподвижно вниз на дощатый грязный пол, и нельзя было понять: спокоен он или волнуется бесконечно, думает о чем-нибудь или слушает, что показывают перед судом сыщики. Роста он был невысокого; черты лица имел тонкие и благородные. Нежный и красивый настолько, что напоминал лунную ночь где-нибудь на юге, на берегу моря, где кипарисы и черные тени от них, он в то же время будил чувство огромной спокойной силы, непреоборимой твердости, холодного и дерзкого мужества. Самая вежливость, с какою давал он короткие и точные ответы, казалась опасною в его устах, в его полупоклоне; и если на всех других арестантский халат казался нелепым шутовством, то на нем его не было видно совсем, – так чуждо было платье человеку. И хотя у других террористов были найдены бомбы и адские машины, а у Вернера только черный револьвер, судьи считали почему-то главным его и обращались к нему с некоторой почтительностью, так же кратко и деловито.
Следующий за ним, Василий Каширин, весь состоял из одного сплошного, невыносимого ужаса смерти и такого же отчаянного желания сдержать этот ужас и не показать его судьям. С самого утра, как только повели их на суд, он начал задыхаться от учащенного биения сердца; на лбу все время капельками выступал пот, так же потны и холодны были руки, и липла к телу, связывая его движения, холодная потная рубаха. Сверхъестественным усилием воли он заставлял пальцы свои не дрожать, голос быть твердым и отчетливым, глаза спокойными. Вокруг себя он ничего не видел, голоса приносились к нему как из тумана, и в этот же туман посылал он свои отчаянные усилия – отвечать твердо, отвечать громко. Но, ответив, он тотчас забывал как и вопрос, так и ответ свой, и снова молчаливо и страшно боролся. И так явственно выступала в нем смерть, что судьи избегали смотреть на него, и трудно было определить его возраст, как у трупа, который уже начал разлагаться. По паспорту же ему было всего двадцать три года. Раз или два Вернер тихо прикасался рукою к его колену, и каждый раз он отвечал одним словом:
– Ничего.
Самое страшное было для него, когда являлось вдруг нестерпимое желание кричать – без слов, животным отчаянным криком. Тогда он тихо прикасался к Вернеру, и тот, не поднимая глаз, отвечал ему тихо:
– Ничего, Вася. Скоро кончится.
И, всех обнимая материнским заботливым оком, изнывала в тревоге пятая террористка, Таня Ковальчук. У нее никогда не было детей, она была еще очень молода и краснощека, как Сергей Головин, но казалась матерью всем этим людям: так заботливы, так бесконечно любовны были ее взгляды, улыбка, страхи. На суд она не обращала никакого внимания, как на нечто совсем постороннее, и только слушала, как отвечают другие: не дрожит ли голос, не боится ли, не дать ли воды.
На Васю она не могла смотреть от тоски и только тихонько ломала свои пухлые пальцы; на Мусю и Вернера смотрела с гордостью и почтением и лицо делала серьезное и сосредоточенное, а Сергею Головину все старалась передать свою улыбку.
«Милый, на небо смотрит. Посмотри, посмотри, голубчик – думала она про Головина. – А Вася? Что же это, боже мой, боже мой… Что же мне с ним делать? Сказать что-нибудь – еще хуже сделаешь: вдруг заплачет?»
И, как тихий пруд на заре, отражающий каждое бегущее облако, отражала она на пухлом, милом, добром лице своем всякое быстрое чувство, всякую мысль тех четверых. О том, что ее также судят и также повесят, она не думала совсем – была глубоко равнодушна. Это у нее на квартире открыли склад бомб и динамита; и, как ни странно, – это она встретила полицию выстрелами и ранила одного сыщика в голову.
Суд кончился часов в восемь, когда уже стемнело. Постепенно гасло перед глазами Муси и Сергея Головина синеющее небо, но не порозовело оно, не улыбнулось тихо, как в летние вечера, а замутилось, посерело, вдруг стало холодным и зимним. Головин вздохнул, потянулся, еще раза два взглянул в окно, но там стояла уже холодная ночная тьма; и, продолжая пощипывать бородку, он начал с детским любопытством разглядывать судей, солдат с ружьями, улыбнулся Тане Ковальчук. Муся же, когда небо погасло, спокойно, не опуская глаз на землю, перевела их в угол, где тихо колыхалась паутинка под незаметным напором духового отопления; и так оставалась до объявления приговора.
После приговора, простившись с защитниками во фраках и избегая их беспомощно растерянных, жалобных и виноватых глаз, обвиненные столкнулись на минуту в дверях и обменялись короткими фразами.
– Ничего, Вася. Кончится скоро все, – сказал Вернер.
– Да я, брат, ничего, – громко, спокойно и даже как будто весело ответил Каширин.
И действительно, лицо его слегка порозовело и уже не казалось лицом разлагающегося трупа.
– Чтобы черт их побрал, ведь повесили-таки, – наивно обругался Головин.
– Так и нужно было ожидать, – ответил Вернер спокойно.
– Завтра будет объявлен приговор в окончательной форме, и нас посадят вместе, – сказала Ковальчук, утешая. – До самой казни вместе будем сидеть.
Муся молчала. Потом решительно двинулась вперед.
Впервые – в «Литературно-художественном альманахе» издательства «Шиповник», кн. 5 (СПб.: 1908), с посвящением Л. Н. Толстому. В 1909 г. рассказ вошел в шестой том Собрания сочинений Л. Андреева, выпускавшегося издательством «Шиповник», и тогда же выпущен отдельным изданием И. П. Ладыжниковым в Берлине.
Леонид Андреев
Рассказ о семи повешенных
1. В час дня, Ваше Превосходительство
Так как министр был человек очень тучный, склонный к апоплексии, то со всякими предосторожностями, избегая вызвать опасного волнения, его предупредили, что на него готовится очень серьезное покушение. Видя, что министр встретил известие спокойно и даже с улыбкой, сообщили и подробности: покушение должно состояться на следующий день, утром, когда он выедет с докладом; несколько человек террористов, уже выданных провокатором и теперь находящихся под неусыпным наблюдением сыщиков, должны с бомбами и револьверами собраться в час дня у подъезда и ждать его выхода. Здесь их и схватят.
– Постойте, – удивился министр, – откуда же они знают, что я поеду в час дня с докладом, когда я сам узнал об этом только третьего дня?
Начальник охраны неопределенно развел руками:
– Именно в час дня, ваше превосходительство.
Не то удивляясь, не то одобряя действия полиции, которая устроила все так хорошо, министр покачал головою и хмуро улыбнулся толстыми темными губами; и с тою же улыбкой, покорно, не желая и в дальнейшем мешать полиции, быстро собрался и уехал ночевать в чей-то чужой гостеприимный дворец. Также увезены были из опасного дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, его жена и двое детей.
Пока горели огни в чужом дворце и приветливые знакомые лица кланялись, улыбались и негодовали, сановник испытывал чувство приятной возбужденности – как будто ему уже дали или сейчас дадут большую и неожиданную награду. Но люди разъехались, огни погасли, и сквозь зеркальные стекла на потолок и стены лег кружевной и призрачный свет электрических фонарей; посторонний дому, с его картинами, статуями и тишиной, входившей с улицы, сам тихий и неопределенный, он будил тревожную мысль о тщете запоров, охраны и стен. И тогда ночью, в тишине и одиночестве чужой спальни, сановнику стало невыносимо страшно.
У него было что-то с почками, и при каждом сильном волнении наливались водою и опухали его лицо, ноги и руки, и от этого он становился как будто еще крупнее, еще толще и массивнее. И теперь, горою вздутого мяса возвышаясь над придавленными пружинами кровати, он с тоскою больного человека чувствовал свое опухшее, словно чужое лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, какую готовили ему люди. Он вспомнил, один за другим, все недавние ужасные случаи, когда в людей его сановного и даже еще более высокого положения бросали бомбы, и бомбы рвали на клочки тело, разбрызгивали мозг по грязным кирпичным стенам, вышибали зубы из гнезд. И от этих Воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва; и чудилось, будто руки в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется на частицы, ноги немеют и лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника. Он усиленно шевелился, дышал громко, кашлял, чтобы ничем не походить на покойника, окружал себя живым шумом звенящих пружин, шелестящего одеяла; и чтобы показать, что он совершенно жив, ни капельки не умер и далек от смерти, как всякий другой человек, – громко и отрывисто басил в тишине и одиночестве спальни:
– Молодцы! Молодцы! Молодцы!
Это он хвалил сыщиков, полицию и солдат, всех тех, кто охраняет его жизнь и так своевременно, так ловко предупредили убийство. Но шевелясь, но хваля, но усмехаясь насильственной кривой улыбкой, чтобы выразить свою насмешку над глупыми террористами-неудачниками, он все еще не верил в свое спасение, в то, что жизнь вдруг, сразу, не уйдет от него. Смерть, которую замыслили для него люди и которая была только в их мыслях, в их намерениях, как будто уже стояла тут, и будет стоять, и не уйдет, пока тех не схватят, не отнимут у них бомб и не посадят их в крепкую тюрьму. Вон в том углу она стоит и не уходит – не может уйти, как послушный солдат, чьей-то волею и приказом поставленный на караул.
– В час дня, ваше превосходительство! – звучала сказанная фраза, переливалась на все голоса: то весело-насмешливая, то сердитая, то упрямая и тупая. Словно поставили в спальню сотню заведенных граммофонов, и все они, один за другим, с идиотской старательностью машины выкрикивали приказанные им слова:
– В час дня, ваше превосходительство.
И этот «завтрашний час дня», который еще так недавно ничем не отличался от других, был только спокойным движением стрелки по циферблату золотых часов, вдруг приобрел зловещую убедительность, выскочил из циферблата, стал жить отдельно, вытянулся, как огромный черный столб, всю жизнь разрезающий надвое. Как будто ни до него, ни после него не существовало никаких других часов, а он только один, наглый и самомнительный, имел право на какое-то особенное существование.
– Ну? Чего тебе надо? – сквозь зубы, сердито спросил министр.
Орали граммофоны:
– В час дня, ваше превосходительство! – И черный столб ухмылялся и кланялся.
Скрипнув зубами, министр приподнялся на постели и сел, опершись лицом на ладони, – положительно он не мог заснуть в эту отвратительную ночь.
И с ужасающей яркостью, зажимая лицо пухлыми надушенными ладонями, он представил себе, как завтра утром он вставал бы, ничего не зная, потом пил бы кофе, ничего не зная, потом одевался бы в прихожей. И ни он, ни швейцар, подававший шубу, ни лакей, приносивший кофе, не знали бы, что совершенно бессмысленно пить кофе, одевать шубу, когда через несколько мгновений все это: и шуба, и его тело, и кофе, которое в нем, будет уничтожено взрывом, взято смертью. Вот швейцар открывает стеклянную дверь… И это он, милый, добрый, ласковый швейцар, у которого голубые солдатские глаза и ордена во всю грудь, сам, своими руками открывает страшную дверь, – открывает, потому что не знает ничего. Все улыбаются, потому что ничего не знают.
– Ого! – вдруг громко сказал он и медленно отвел от лица ладони.
И, глядя в темноту, далеко перед собою, остановившимся, напряженным взглядом, так же медленно протянул руку, нащупал рожок и зажег свет. Потом встал и, не надевая туфель, босыми ногами по ковру обошел чужую незнакомую спальню, нашел еще рожок от стенной лампы и зажег. Стало светло и приятно, и только взбудораженная постель со свалившимся на пол одеялом говорила о каком-то не совсем еще прошедшем ужасе.
В ночном белье, с взлохматившейся от беспокойных движений бородою, с сердитыми глазами, сановник был похож на всякого другого сердитого старика, у которого бессонница и тяжелая одышка. Точно оголила его смерть, которую готовили для него люди, оторвала от пышности и внушительного великолепия, которые его окружали, – и трудно было поверить, что это у него так много власти, что это его тело, такое обыкновенное, простое человеческое тело, должно было погибнуть страшно, в огне и грохоте чудовищного взрыва. Не одеваясь и не чувствуя холода, он сел в первое попавшееся кресло, подпер рукою взлохмаченную бороду и сосредоточенно, в глубокой и спокойной задумчивости, уставился глазами в лепной незнакомый потолок.
Введение
2 Юношеские годы
3 Вхождение в большую литературу
4 Расцвет творческой карьеры
Глава 2. Художественное своеобразие «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева
1 Общая характеристика «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева
2 Вопрос о жизни и смерти «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева
Заключение
Введение
Борьба добра со злом является сложнейшей нравственной проблемой человечества. Задолго до появления цивилизации люди стали задумываться над вопросами: «Что есть хорошо, а что плохо?» «Чем нужно руководствоваться в своих действиях? «Что толкает человека на те или иные поступки?» «Уходя своими корнями в далекое прошлое, они на протяжении ряда столетий привлекали внимание многих философов, поэтов, прозаиков. Одним из первоисточников этой проблемы по праву можно назвать Библию, в которой «добро» и «зло» отождествляются с образами Бога и Дьявола, выступающими в качестве абсолютных носителей этих моральных категорий человеческого сознания. Добро и зло, Бог и Дьявол находятся в постоянном противодействии, несмотря на то что по своей природе сатана - один из ангелов. На протяжении веков образ этого демона с множеством имен и лиц, словно запретный плод, притягивал к себе внимание людей. И происходило это не случайно. Ведь едва ли во всём мире найдётся личность более загадочная, более ужасающая, пользующаяся большей популярностью. И при этом столь близкая многим из нас. … Начать хотя бы с того, насколько богат русский язык выражениями вроде: «…здесь сам чёрт ногу сломит!»
Проблема борьбы добра со злом поднималась и в древнерусской житийной литературе, где часто появляются фигуры православных святых, подвижников, князей - праведников. Пушкин и Лермонтов в начале XIX-го века также вводят в свои поэмы образы нечистой силы.
Не оставляют без внимания эту проблему и писатели второй половины XIX-го века, в частности Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский, создавшие в своих произведениях образы людей, являющихся, с точки зрения христианской морали, святыми (князь Мышкин, старец Зосима, Алеша Карамазов - у Достоевского; Платон Каратаев - у Толстого).
Осмысление проблемы борьбы добра со злом нашло отражение в творчестве такого крупного русского писателя начала ХХ-го столетия, как Леонид Андреев, чьи произведения находятся в непосредственной взаимосвязи с предшествующей литературой, в частности с творчеством Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского.
Переломные события ХХ-го столетия, а особенно революция 1905 года, произвели на писателя неизгладимое впечатление. Андреев, обладающий редчайшей способностью улавливать скрытые токи общественной жизни и тончайшие колебания в душе человека, испытывал сильное воздействие атмосферы «переходного времени». Все напряженнее становится ощущение неблагополучия жизни. Рождаются сомнения: достаточно ли нравственно вооружен человек перед лицом надвигающихся перемен, выдержит ли он под бременем новых испытаний? Своей мыслью он стремится найти ответы на вопросы, которые революция ставит перед обществом, пытается изведать возможности человеческого характера, поставленного в обстоятельства, связанные с социальными катаклизмами и катастрофами.
Целью курсовой работы стало художественного своеобразия «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева. Реализация этой цели требует решения некоторых задач:
Дать характеристику краткой летописи жизненного и творческого путиЛ. Н. Андреева.
Осветить его юношеские годы.
Изучить процесс его вхождения в большую литературу.
Проследить расцвет его творческой карьеры.
Дать общую характеристику «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева.
Изучить вопросы о жизни и смерти «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева.
Курсовая работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.
Глава 1. Творческий путь Л.Н. Андреева
1 Краткая летопись жизненного и творческого пути
Леонид Андреев обладал характером необычайно сложным и трудным, что неоднократно отмечалось его современниками. Не случайно его называли «сфинксом русской интеллигенции». Личность писателя всегда тесно связана с его произведениями. Поэтому, чтобы лучше понять проблематику его творчества, глубже раскрыть и исследовать проблему, целесообразнее начать с освещения биографии писателя.
сентября 1919 года в Финляндии, в деревне Нейвола, в возрасте 48 лет умер знаменитый русский писатель Леонид Андреев. Совсем близкая - рукой подать - Россия, всего несколько лет назад следившая за каждым шагом этого человека, самого последнего его шага как будто и не заметила.
Тем не менее, были организованы две публичные церемонии прощания, благодаря усилиям М. Горького, с которым его лично связывала многолетняя и непростая история дружбы и вражды. Судьба же андреевского литературного наследия оказалась более чем незавидной. Нельзя сказать, что Андреев сразу после революции стал "запрещенным" писателем. Но в стране, нелегко усваивавшей новый революционный порядок, в стране, вполне конкретно ориентированной сначала на выживание, а затем на социалистическое обновление, творчество "вне времени и пространства", творчество, по определению самого писателя, "в политическом смысле никакого значения не имеющее", было как-то не совсем уместно. Андреева еще кое-где переиздавали, кое-где ставили его пьесы (появилась даже инсценировка последнего, незаконченного произведения Андреева - романа "Дневник Сатаны"), но былая слава "властителя дум" казалась уже фантастическим преданием. В 1930 году вышел последний сборник рассказов Л. Андреева, а потом - долгие годы умолчания.
Второе "открытие" творчества Леонида Андреева как части всей предреволюционной литературы произошло в нашей стране в 1956 году, с выходом сборника "Рассказов". Открытие это продолжается уже больше тридцати лет, но и нынешнее шеститомное собрание сочинений - лишь этап постижения мира этого замечательного писателя.
1.2 Юношеские годы
Леонид Андреев родился 9 (21) августа 1871 года в г. Орле. Его отец, землемер - таксатор Николай Иванович, был заметной фигурой: уважали его за необыкновенную физическую силу и чувство справедливости, не изменявшее ему даже в знаменитых его пьяных проделках и регулярных драках. Леонид Андреев потом объяснял твердость своего характера (как и тягу к алкоголю) наследственностью со стороны отца, тогда как свои творческие способности целиком относил к материнской линии. Анастасия Николаевна, урожденная Пацковская, хотя и происходила, как полагают, из обедневшего польского дворянского рода, была женщиной простой и малообразованной. Основным же достоинством ее была беззаветная любовь к детям, и особенно к первенцу Ленуше; и еще у нее была страсть к выдумкам: в рассказах ее отделить быль от небылицы не мог никто. Но семья его не была богатой, писатель с детских лет, особенно после смерти отца, столкнулся с нуждой. Она преследовала его практически всю жизнь, дав познать в полной мере, что такое постоянная, почти повседневная забота о хлебе насущном.
Уже в гимназии Андреев открыл в себе дар слова: списывая задачки у друзей, он взамен писал за них сочинения, с увлечением варьируя манеры. Склонность к стилизации проявилась потом и в литературных опытах, когда, разбирая произведения известных писателей, он старался «подделываться» "под Чехова", "под Гаршина", "под Толстого". Но в гимназические годы Андреев о писательстве не помышлял и всерьез занимался только... рисованием. Однако в Орле никаких возможностей учиться живописи не было, и не раз потом сокрушался уже известный писатель о неразвитом своем таланте художника - таланте, то и дело заставлявшем его бросать перо и браться за кисть или карандаш.
Помимо рисования, орловской природы и уличных боев, жизнь Андреева-гимназиста заполняли книги. Увиденные на окрестных улицах персонажи пока еще даже не задуманных рассказов: Баргамот и Гараська, Сазонка и Сениста ("Гостинец"), Сашка ("Ангелочек") и другие - жили в сознании будущего писателя вместе с героями Диккенса, Жюля Верна, Майна Рида...
Надо полагать, что именно серьезное чтение подтолкнуло Андреева к сочинительству, а "Мир как воля и представление" Шопенгауэра долгие годы оставалась одной из любимейших его книг и оказала заметное влияние на его творчество. В возрасте 17 лет Андреев сделал в своем дневнике знаменательную запись. Будущий беллетрист обещал себе, что "своими писаниями разрушит и мораль и установившиеся человеческие отношения, разрушит любовь и религию и закончит свою жизнь всеразрушением". Поразительно, что, не написав еще ни строки, Леонид Андреев уже как будто видел себя скандально известным автором "Бездны" и "В тумане", предугадывал бунт о. Василия Фивейского и Саввы...
В старших классах гимназии начались бесчисленные любовные увлечения Андреева. Впрочем, слово "увлечение" не дает представления о той роковой силе, которую он с юности и до самого последнего дня ощущал в себе и вокруг себя. Любовь, как и смерть, он чувствовал тонко и остро, до болезненности. Полуголодное Три покушения на самоубийство, черные провалы запойного пьянства - такой ценой платило не выдерживавшее страшного напряжения сознание за муки, причиняемые неразделенной любовью. "Как для одних необходимы слова, как для других необходим труд или борьба, так для меня необходима любовь, - записывал Л. Андреев в своем дневнике. - Как воздух, как еда, как сон - любовь составляет необходимое условие моего человеческого существования".
В 1891 году Андреев оканчивает гимназию и поступает на юридический факультет Петербургского университета. Глубокая душевная травма (измена любимой женщины) заставляет его бросить учебу. Лишь в 1893 году он восстанавливается - но уже в Московском университете. При этом он, согласно правилам, обязуется не вступать ни в какие организации, политические партии и общества, например землячества, без разрешения начальства. Впрочем, склонности к политической активности Андреев и не проявлял. Чтение же, в частности, философское, еще больше удаляло Андреева от злобы дня. Целые ночи, по свидетельству П.Н. Андреева, брата будущего писателя, просиживал Леонид над сочинениями Ницше, смерть которого в 1900 году он воспринял почти как личную утрату. "Рассказ о Сергее Петровиче" Андреева - замечательный синтез его собственного опыта миропостижения "по Ницше" и живых впечатлений от студенческих лет.
1.3 Вхождение в большую литературу
андреев рассказ художественный творческий
В мае 1897 года Л. Андреев неожиданно успешно сдал государственные экзамены в университете; и, хотя диплом его оказался лишь второй степени и давал звание не "кандидата", а "действительного студента", этого было вполне достаточно для начала адвокатской карьеры.
Соприкосновение с печатным станком состояло поначалу в том, что Андреев поставлял в отдел справок газеты "Русское слово" копеечные материалы в несколько строк: "Палата бояр Романовых открыта по таким-то дням... " Но вскоре его перо потребовалось в "Московском вестнике" для написания очерков "Из залы суда", и спустя несколько дней Андреев принес в редакцию свой первый судебный отчет.
С 6 ноября 1897 года Л. Андреев активно печатается уже в двух московских газетах: в первом же номере "Курьера" помещен очередной его репортаж. Помимо публиковавшихся анонимно судебных отчетов Андреев вскоре начинает печатать в "Курьере" фельетоны, которые подписывает "James Lynch" и "Л. - ев" и рассказы. В "Московском вестнике", довольно быстро закрывшемся "вследствие финансового худосочия", Андреев публикует рождественский очерк "Что видела галка" и оставляет (так целиком никогда и не напечатанную) сказку "Оро".
"Баргамот и Гараська" - рассказ, написанный Андреевым весной 1898 года по просьбе редакции "Курьера" специально для пасхального номера газеты, был первым шагом молодого помощника присяжного поверенного к литературной славе. Рассказ заметил Горький, и его вмешательство в судьбу начинающего беллетриста оказалось решающим.14 апреля 1899 года он просит Андреева немедленно" выслать хороший рассказ" В.С. Миролюбову, редактору и издателю "Журнала для всех", и уже в сентябре в этом популярном петербургском журнале появляется "Петька на даче". Еще раньше в "Нижегородском листке" печатается "Памятник"; завязываются отношения Андреева с журналом "Жизнь" - его произведения попадают в самый широкий, демократический круг российского чтения.
В 1900 году Андреев в последний раз выступает в качестве защитника и, несмотря на успех и советы всерьез заняться адвокатской практикой, делает окончательный выбор в пользу литературы. По рекомендации того же Горького, Л. Андреев становится участником знаменитых литературных "Сред", знакомится с Буниным, Вересаевым, Телешовым, Чириковым, Куприным и другими писателями-реалистами, собиравшимися для чтения и обсуждения только что написанных произведений. Творческое общение, дружеская и в то же время строгая критика, да и просто теплота и понимание - все это было крайне необходимо Андрееву.
В 1901 году издательство "Знание" напечатало первый сборник его рассказов. Победа пришла сразу: только с сентября 1901-го по октябрь 1902 года сборник переиздавался четырежды; за это время он принес автору шеститысячный гонорар, громкую славу и - главное - безоговорочно высокую оценку критики. Основа литературной карьеры была заложена.
Итак, о чем же писал тогда Андреев? - О том немногом, что показала ему жизнь в Орле, Петербурге и Москве, о людях и событиях, объективно не поднимающихся выше и не опускающихся ниже усредненной рутины и скучной повседневности. И во всем этом надо было увидеть что-то скрытое от других глаз, сказать о привычном особенными, "странными" словами, чтобы заставить читателя заговорить о себе.
Сюжеты Андреев почти не выдумывал - он просто умел их выделить из происходящего вокруг. Растаявший ангелочек, чиновник по прозвищу Сусли-Мысли у своего окна, ницшеанец Сергей Петрович, загадочное самоубийство дочери священника ("Молчание"), купец Кошеверов и дьякон Сперанский ("Жили-были") - все это было "на самом деле". Смутное сознание царящей в мире несправедливости закрадывалось и в детскую душу ("Алеша-дурачок"), вызывая в воображении кошмарные образы - «проявления одной загадочной и безумно-злой силы, желающей погубить человека" ("Валя").
Второе издание рассказов (1902), дополненное, в частности, "Стеной", "Набатом", "Бездной" и "Смехом", подтвердило, что настоящий Андреев уже сформировался. "Стену", плохо понятую читателями, автор растолковал сам. "Стена - это все то, что стоит на пути к новой, совершенной и счастливой жизни. Это, как у нас в России и почти везде на Западе, политический и социальный гнет; это несовершенство человеческой природы с ее болезнями, животными инстинктами, злобою, жадностью и пр.; это вопросы о цели и смысле бытия, о Боге, о жизни и смерти - "проклятые вопросы".
Теперь, благодаря письмам, дневникам и воспоминаниям, известны и источники умонастроений Андреева, побуждавшие его фантазию к проведению столь мрачных метафизических и психопатических опытов. Например, "безумное одиночество" Керженцева в рассказе «Мысль» было его собственным состоянием, начавшимся после драматической развязки упомянутого его романа и продолжавшимся вплоть до женитьбы в 1902 году на А.М. Велигорской. Андреев старался не затрагивать эту тему, слишком болезненную для него, но так или иначе она присутствует во многих его произведениях того периода. Татьяна Николаевна ("Мысль"), "красивая женщина" ("Друг"), героини "Смеха" и "Лжи" воплощали лично пережитое и мучительное.
1.4 Расцвет творческой карьеры
После женитьбы на Александре Михайловне Велигорской 10 февраля 1902 года начался самый спокойный и счастливый период в жизни Андреева, продолжавшийся, однако, недолго… В январе 1903 года его избрали членом Общества любителей российской словесности при Московском университете. Он продолжил литературную деятельность, причем теперь в его творчестве появлялось все больше бунтарских мотивов. В январе 1904 года в «Курьере» был опубликован рассказ «Нет прощения», направленный против агентов царской охранки. Из-за него газета была закрыта.
Л. Андреев в своих художественных исканиях ориентируется не на конкретные события, протекающие на его глазах, а на те «проклятые вопросы», которые просвечивают в этих событиях и создают ситуацию, выводящую художественную мысль на орбиту широких обобщений. Важным событием - не только литературным, но и общественным - стала антивоенная повесть «Красный смех». Повесть воспринималась как страстный протест против войны, свидетельство преступности общества, ввергающего людей в пучину бедствий и страданий.
Писатель с восторгом приветствует первую русскую революцию, пытается активно содействовать ей: работает в большевистской газете «Борьба», участвует в секретном совещании финской Красной Гвардии. Он снова вступает в конфликт с властями, и в феврале 1905 года за предоставление квартиры для заседаний ЦК РСДРП его заключают в одиночную камеру. Благодаря залогу, внесенному Саввой Морозовым, ему удается выйти из тюрьмы. Несмотря ни на что, Андреев не прекращает революционную деятельность: в июле 1905 года он вместе с Горьким выступает на литературно-музыкальном вечере, сбор от которого идет в пользу Петербургского комитета РСДРП и семей бастующих рабочих Путиловского завода. От преследований властей теперь ему приходится скрываться за границей: в конце 1905 года писатель выезжает в Германию.
Там он пережил одну из самых страшных трагедий своей жизни - смерть любимой супруги при рождении второго сына. В это время он работал над пьесой «Жизнь человека». В декабре 1907 года Л. Андреев встретился с М. Горьким на Капри, а в мае 1908-го, кое-как оправившись от горя, вернулся в Россию. Он продолжает содействовать революции: поддерживает нелегальный фонд узников Шлиссельбургской крепости, укрывает революционеров в своем доме. Одновременно писатель работает редактором в альманахе «Шиповник» и сборнике «Знание», куда приглашает А. Блока, которого высоко ценит.
Но из «Знания» писателю пришлось уйти: Горький решительно восстал против публикаций Блока и Сологуба. Порвал Андреев и с «Шиповником», который напечатал романы Б. Савинова и Ф. Сологуба после того, как он их отклонил. Писатель разочаровывается в революции, отходит от революционно настроенного окружения Горького.
Однако работа, большая и плодотворная, продолжается. Самым, пожалуй, значительным произведением этого периода стал «Иуда Искариот» (1907), где подвергается переосмыслению известный всем библейский сюжет.
Леонид Андреев постоянно занят поисками стиля. Он разрабатывает приемы и принципы не изобразительного, а выразительного письма. В это время рождаются такие произведения, как «Рассказ о семи повешенных» (1908), повествующий о правительственных репрессиях, роман «Сашка Жегулев» (1911). Но своей известностью после 1905 г. Андреев в основном обязан успеху в качестве драматурга. Его первая пьеса «К звездам» появилась в 1905, и до 1917 он издавал не меньше одной пьесы в год.
В 1908 Андреев поселился в собственном доме в финской деревне Ваммельсу, бывая в Москве лишь наездами в связи с постановками своих пьес: "Жизнь человека", «Дни нашей жизни", "Анатэма". Тогда же в знак протеста против правительственных репрессий публично отказался участвовать в торжествах по случаю открытия в Москве памятника Н.В. Гоголю. В декабре 1915 года Андреев, уже отбывший из Москвы, избран членом редколлегии товарищества "Книгоиздательство писателей в Москве"
Первую мировую войну Л. Андреев приветствовал как «борьбу демократии всего мира с цесаризмом и деспотией, представителем каковой является Германия». Того же он ждал от всех деятелей русской культуры. В начале 1914 года писатель даже поехал к Горькому на Капри, чтобы убедить его отказаться от «пораженческой» позиции и заодно восстановить пошатнувшиеся дружеские отношения. Вернувшись в Россию, Андреев становится сотрудником газеты Рябушинских «Утро России», органа либеральной буржуазии, а в 1916 - редактором литературного отдела газеты «Русская воля», организованной при содействии правительства крупными капиталистами, но при этом занимает там достаточно независимую позицию. Во время войны Андреев публикует драму с антинемецким, шовинистическим <#"justify">«Рассказ о семи повешенных» - рассказ Леонида Андреева, темой которого стала история о последних днях приговорённых к смертной казни. Острая экзистенциальная проблематика и антивоенный пафос произведения были высоко оценены критиками. Способность женщины рисковать во имя установления в обществе нравственного идеала, справедливости, в защиту правды, забывая о доме, любви, родственных связях (что присуще женщине и воспитывается в ней социумом), является из ряда вон выходящим явлением. Андреев сделал основой психологического конфликта рассказа столкновение «инстинкта жизни» и «инстинкта смерти». Введя обобщённые образы осуждённых на смертную казнь, Андреев использовал свои личные знания о В.В. Лебединцеве, а также рассказ присяжного поверенного, впоследствии обнаруженный в архивах в 2009 году.
марта 1908 года у Андреева был готов черновой вариант произведения, а 5 апреля он читал рассказ в своей петербургской квартире друзьям и знакомым.
Прототипами персонажей произведения были реальные люди - члены «Летучего боевого отряда партии социалистов-революционеров Северной области» Лебединцев, Всеволод Владимирович (в рассказе - Вернер; на судебном процессе Марио Кальвино - итальянский поданный)), Лев Синегуб, Сергей Баранов, Александр Смирнов, Лидия Стуре, Анна Распутина (Шулятикова), Е. Н. Казанская (Лебедева). Они готовили покушение на министра юстиции И. Г. Щегловитова, но были преданы провокатором Азефом и казнены на Лисьем носу в ночь с 17 на 18 февраля 1908 года.
На публичное чтение рассказа Леонид Андреев специально пригласил «экспертов смерти» - Н. А. Морозова и Н. П. Стародворского, которые в своё время были сначала приговорены к смертной казни, но впоследствии получили более мягкий приговор. Приглашённые дали самые положительные отзывы о мастерстве писателя.
Рассказ был переведён на многие языки и издан крупным тиражом.
В 1920 году рассказ был экранизирован.
Современная постановка в театре «Табакерка» стала одним из лучших спектаклей за историю существования театра.
2.2 Вопрос о жизни и смерти «Рассказа о семи повешенных» Л. Н. Андреева
Вопрос жизни и смерти занимал очень многих русских писателей. Особенно ярко он выражен в произведениях Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, позднее будет волновать Булгакова. У Достоевского мне запомнился рассказ князя Мышкина о состоянии человека перед казнью. (Толстой посвятил целый рассказ описанию жизни накануне смерти. Его герой смертельно больной человек и знает о грядущей кончине.)
Леонид Андреев, писатель более позднего времени, вдохновленный произведениями предшественников, создает свое, новое произведение Рассказ о семи повешенных, где отражаются его собственные взгляды на жизнь и смерть, посвящает он его Л. Н. Толстому.
В Рассказе о семи повешенных Леонид Андреев раскрывает всех своих героев прежде всего с человеческой точки зрения в ситуации жизни и смерти. В первой главе описывается министр, на которого готовится покушение. Прежде всего перед нами больной человек, которого мы жалеем. Писатель очень подробно описывает его, чтобы читатель увидел в нем такого же человека, как и он сам. Мы узнаем, что у министра было что-то с почками, и при каждом сильном волнении наливались водою и опухали его лицо, ноги и руки..., что с тоскою больного человека он чувствовал свое опухшее, словно чужое лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, которую готовили ему люди, и нам уже искренне жаль его. Час дня, который так зловеще навис над министром, представляется и нам как нечто страшное, противоречащее законам природы. Несмотря на то что бедный этот человек убежден в том, что смерть предотвращена уже одним упоминанием точного часа, понимая, что в указанное время этого точно не произойдет, ведь никому не дано знать дня и часа своей смерти, все же терзаться и мучиться он будет до тех пор, пока не пройдет этот роковой час дня.
Кто же те люди, которые, как позже скажет Булгаков, были готовы перерезать волосок, который они не подвешивали, люди, которые по существу ради какой-то цели были готовы убить. Своим поступком они как бы отделили себя от остального мира и начали существовать вне закона. Им доведется пережить минуты, которые не должен переживать ни один человек. Своим бесчеловечием они сами подписали себе приговор.
Но и их, как ни странно, Андреев описывает опять же также с человеческой точки зрения. Во-первых, они интересны писателю как люди, которые решились вершить высший суд своими руками, а во-вторых, как люди, сами оказавшиеся на краю пропасти.
Но до того как рассмотреть эту ситуацию, мне бы хотелось обратиться к двум другим героям рассказа, оказавшимся в таком же положении.
Правда, одного из них героем никак нельзя назвать. Его даже трудно назвать человеком. Подобно животному, он живет по инстинкту, не задумываясь о чем бы то ни было. Преступление, за которое его приговорили к смертной казни, чудовищно. Но при описании убийства человека, попытки изнасилования женщины я, как ни странно, почувствовала лишь презрение и даже долю жалости к преступнику. Мне лично Янсон напомнил затравленного зверька. Своей постоянной фразой меня не надо вешать он действительно внушает жалость. Он не верит в то, что его могут казнить. Размеренность жизни в тюрьме он воспринимает как признак то ли помилования, то ли забвения. Он даже впервые смеется, правда, смех его опять же таки нечеловеческий. Поэтому естествен и ужас, с которым узнает он о казни. От всех чувств остается лишь страх. Правда, разнообразия чувств никогда и не было. Ему не знакомы страсть и раскаяние. Недаром в его описании подчеркивается постоянная сонность. Создается впечатление, что он даже и не отдал себе отчета в совершенном им преступлении: О своем преступлении он давно забыл и только иногда жалел, что не удалось изнасиловать хозяйку. А скоро забыл и об этом.
Лишь страх и смятение остаются в его душе накануне казни. Его слабая мысль не могла связать двух представлений, так чудовищно противоречащих одно другому: обычно светлого дня, запаха и вкуса капусты - и того, что через два дня он должен умереть. Он ни о чем не думал, он даже не считал часов, а просто стоял в немом ужасе перед этим противоречием, разорвавшим его мозг на две части.
Несколько по-иному ведет себя другой заключенный, приговоренный к казни вместе с Янсоном. Мишка Цыганок считает себя лихим разбойником, напоминает ребенка, играющего в казаки-разбойники или войну. Какой-то вечный неугомон сидел в нем и то скручивал его, как жгут, то разбрасывал его широким снопом извивающихся искр. Так, на суде Цыганок свистит по-разбойничьи, тем самым повергая всех в изумление, смешанное с ужасом. Его развитие, как мне кажется, остановилось на мальчишеском уровне. Убийства и ограбления он воспринимает как геройства, как некую интересную, захватывающую игру, не задумываясь, что геройства эти отнимают у кого-то средства существования, у кого-то жизнь. Натура его также раскрывается в реакции на предложение стать палачом. Опять же таки он не задумывается о существе этой профессии, он лишь представляет себя в красной рубахе, любуется собой, и в его мечтах даже тот, кому он сейчас будет рубить голову, улыбается.
Но чем ближе день казни, тем ближе подбирается к нему страх. Под конец он уже бормочет: Голубчики, миленькие, пожалейте!.. Но все же хоть и ноги немеют, он старается оставаться верным себе: просит на удавочку мыла не жалеть, а выйдя на двор, кричит: Карету графа Бенгальского!
Возвращаясь к террористам, хотелось бы отметить, что, в отличие от Янсона и Цыганка, это люди с убеждениями, с желанием изменить мир к лучшему, которое натолкнуло их на мысль об убийстве министра. Они наивно (а наивность, как мне кажется, зачастую переплетается с жестокостью) полагали, что убийство одного человека (правда, для них он был не человеком, а министром) сможет изменить положение. Итак, кто же эти люди и как ведут себя они накануне смерти?
Один из них - Сергей Головин. Это был совсем еще молодой, белокурый, широкоплечий юноша, такой здоровый, что ни тюрьма, ни ожидание неминуемой смерти не могли стереть краски с его щек и выражение молодой, счастливой наивности с его глаз. Он в постоянной борьбе - борьбе со страхом: то начинает, то бросает занятия гимнастикой, то мучает себя вопросами, на которые никто никогда не ответит. Но все же этот человек преодолевает свой страх, возможно, ему помогает благословение отца, который хотел, чтобы его сын умер храбро, как офицер. Поэтому когда всех везли в последний путь, Сергей вначале был несколько бледен, но скоро оправился и стал такой, как всегда.
Мужественно встречают смерть и женщины, участвовавшие в заговоре. Муся была счастлива, потому что страдала за свои убеждения. Романтические ее представления о женственности помогают ей в этой тяжелой ситуации. Ей даже стыдно за то, что погибать она будет как люди, которым она поклонялась и сравнить себя с которыми просто не смела.
Ее подруга Таня Ковальчук смерти тоже не боялась. Смерть она представляла себе постольку, поскольку предстоит она, как нечто мучительное, для Сережи Головина, для Муси, для других, - ее же самой она как бы не касалась совсем. Вообще странно, как могла эта женщина принять участие в подобном заговоре. Очевидно, что она просто не отдавала себе отчет (как скорее всего и многие другие террористы) в том, что идет на убийство человека. Для Тани и всех остальных это был лишь министр - воплощение и источник всех зол.
Одним из тех, о ком так заботилась Таня Кавальчук, был Василий Каширин. В ужасе и тоске оканчивал он свою жизнь. В нем наиболее ярко представилось такое естественное чувство для каждого человека, как боязнь смерти. Он наиболее явственно чувствует разницу между жизнью прежней и жизнью настоящей, последнюю правильнее было бы назвать преддверием смерти. И вдруг сразу резкая, дикая, ошеломляющая перемена. Он уже не идет куда хочет, а его везут, - куда хотят... Он уже не может выбрать свободно: жизнь или смерть, как все люди, и его непременно и неизбежно умертвят. Каширин не верит, что его мир настоящий реален, поэтому все вокруг и он сам представляется ему игрушечным. Лишь на суде он пришел в себя, но уже на свидании с матерью он опять потерял душевное равновесие.
Совсем другим был Вернер. Он, в отличие от всех остальных, шел на убийство не в первый раз. Этому человеку совсем не знакомо было чувство страха. Он, пожалуй, наиболее подходит под всеобщее представление о революционерах. Но и эту уже сложившуюся личность меняет ожидание смерти - меняет к лучшему. Только в последние свои дни он понимает, как дорого ему всё и все. Этот закрытый, неразговорчивый человек в последние дни становится заботливым, и сердце его наполняется любовью. В этом он походит на толстовского Ивана Ильича, который тоже умирает, исполненный любви. Осознание смерти переменило Вернера, он увидел и жизнь и смерть и поразился великолепием невиданного зрелища. Словно шел по узкому, как лезвие ножа, высочайшему горному хребту, и на одну сторону видел жизнь, а на другую видел смерть, как два сверкающих, глубоких, прекрасных моря, сливающихся на горизонте в один безграничный широкий простор... И новою предстала жизнь. Никогда бы прежний Вернер не понял страданий Васи Каширина, никогда бы не посочувствовал Янсону. Новый же Вернер заботится и искренне жалеет самого немощного и слабого, в последний путь он идет именно с Янсоном. Вернер радуется, что может доставить хоть минимум удовольствия своему спутнику, дав ему папиросу. Не только Вернер, но и все с любовью смотрели, как пальцы Янсона брали папиросу, как горела спичка и изо рта Янсона вышел синий дымок.
Самое главное для Андреева - это то, что все эти люди умирают с любовью, наполнившей их сердца.
Писатель открыто не призывает к избежанию насилия, как это делали многие другие. Но сам дух рассказа настраивает читателя на неприемлемость насилия. И тем значительней звучит последняя фраза произведения: Так люди встречали восходящее солнце. В одной этой фразе заключено все противоречие жизни и смерти, вся несуразица, творимого людьми. Насилие нельзя оправдать ничем, оно противоречит жизни - законам природы.
Заключение
Леонид Андреев обладал широким творческим диапазоном. Он сказал свое слово в прозе и драматургии, публицистике и критике… Однако наиболее яркую страницу в его литературном наследстве составляют повести и рассказы. Эти жанровые формы и вошли определяющим мотивом в полифонию его творчества.
С гордостью называвший себя «продолжателем Чехова», он вошел в историю отечественной литературы писателем весьма оригинальным и, в то же время, весьма загадочным. И дело, прежде всего, в особенностях творческого почерка. Хотя, попутно заметим, Андреев отличался и азартным восприятием жизни. А в попытках в сюжетах собственных произведений дать мистическую расшифровку, по его словам, «судьбоносных иероглифов» российской действительности он вряд ли имел равных среди мастеров художественной словесности в начале XX века.
Нравственным проблемам бытия, общефилософской проблеме борьбы добра и зла Андреев посвящал свои главные произведения. В них он пытается ответить на волнующие вопросы: всегда ли алчность побеждает добродетель, а зло неистребимо? По силам ли человеку устоять, духовно не надломившись, перед различными жизненными испытаниями? Существует ли в мире абсолютное добро или абсолютное зло и кто их воплощает? Ответы на них можно найти в ряде произведений.
В «Рассказе о семи повешенных» Л.Н. Андреев исследует психологическое состояние героев, приговоренных к казни. Каждый персонаж произведения переживает близость смертного часа по-своему. Сперва Л.Н. Андреев рассказывает о муках тучного министра, спасающегося от покушения террористов, о котором ему доложили. Сначала, пока вокруг него были люди, он испытывает чувство приятной возбужденности. Оставшись в одиночестве, министр погружается в атмосферу животного страха. Он вспоминает недавние случаи покушений на высокопоставленных лиц и буквально отождествляет свое тело с теми клочками человеческого мяса, которые когда- то видел на местах преступлений. Л.Н. Андреев не жалеет художественных деталей для изображения натуралистических подробностей: «…От этих воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва». Анализируя собственное психологическое состояние, министр понимает, что спокойно пил бы свой кофе. В произведении возникает мысль о том, что страшна не сама смерть, а ее знание, особенно если обозначен день и час твоего конца. Министр понимает, что не будет ему покоя, пока он не переживет этот час, на который назначено предполагаемое покушение. Напряжение всего организма достигает такой силы, что он думает, что не выдержит аорта и что он физически может не справиться с нарастающим волнением.
Основная идея рассказа состоит в том, что каждый из нас должен задуматься перед лицом смерти о главном, о том, что даже последние минуты человеческого бытия имеют особый смысл, быть может, самый важный в жизни, раскрывающий суть нашей личности. «Рассказ о семи повешенных» написан в русле настроений эпохи начала XX века, когда тема судьбы, рока, противостояния жизни и смерти выходит на главное место в литературе. Рубежность, катастрофичность, утрата социальных опор - все эти особенности обусловили актуальность проблематики рассказа.
Леонид Андреев прошел большой и сложный путь, вписав в русскую литературу одну из ярчайших и трагических страниц. Немало было заблуждений и срывов на этом пути, но даже в самых острых ситуациях он не терял своего дара искренности, человеческой подлинности и благородства. То был талант, основательно обеспеченный нравственным достоинством человека, перед бескорыстием и широтой души которого склонялись современники.
Список использованной литературы
1.Андреев Андрей. Из воспоминаний о Л. Андрееве. - М., изд-во «Литература», 2000 г
2.Андреев Л. Автобиографические материалы. - М., изд-во «Айрис», 2007 г.
.Андреев Л. . Избранное. - СПб., изд-во «Питер», 2004 г.
.Андреев Л.Н. Из дневника. Русский сборник. - СПб., изд-во «Нева», 2001 г.
.Андреев Л. Собрание сочинений. Т.1. - М., изд-во «Художественная литература», 2005 г.
.Андреев Л.Н. Дневник Сатаны. Романы. Повести и рассказы. Письма. Воспоминания современников. - М.: изд-во «Школа-Пресс», 1996.
.Брусянин В.В. Леонид Андреев. Жизнь и творчество. - М., изд-во «Просвещение», 1999 г.
.Горький М. Литературные портреты. - М., изд-во «Художественная литература», 2001 г.
.Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. - М., изд - во «Литературное наследство», 1998 г.
.Иезуитова Л.А. Творчество Леонида Андреева. - СПб., изд=во «Питер», 1996.
.Кен Л. Н., Рогов Л. Э. Жизнь Леонида Андреева. - СПб.: ООО "Издательско-полиграфическая компания «Кюста», 2010-432 с.
.Михайлова М. В., Шулятиков В. И. «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева: исторический контекст (к вопросу прототипичности женских персонажей) // Орловский текст российской словесности. Материалы Всероссийской научной конференциию (5-6 октября 1009 года). - Орёл, 2010.
.Михайлова М. В., Шулятиков В. И.Судьбы российских социалистов-революционеров в осмыслении литературы начала ХХ века (Л. Андреев «Рассказ о семи повешенных») // Vesture: avoti un cilveki (История: источники и люди). Даугавпилсский университет. Даугавпилс, 2011.
.Розенфельд Борис. К истории создания Леонидом Андреевым «Рассказа о семи повешенных». ж. TERRA NOVA. № 17 Ноябрь, 2006.
.Хватов А.И. Мастера русской прозы. Леонид Андреев. - М., изд=во «Художественная литература», 2008 г.
.Шишкина Л. И. Творчество Леонида Андреева в контексте культуры XX века. - СПб.: Изд-во СЗАГС, 2009.
Репетиторство
Нужна помощь по изучению какой-либы темы?
Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку
с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.
